* Как авторка ойрад-калмыцкого происхождения, я пишу именно в контексте калмыцкости, но эти мысли и принципы могут быть применимы и к другим народам.
Когда речь идет о национальных активист:ках, нас часто обвиняют в радикальности, агрессивности, даже ненависти. Наш образ в общественном сознании — это те, кто всегда недовольны, всегда критикуют, всегда в оппозиции к остальным, даже в уже оппозиционных кругах. Часто простое обозначение чьего-то расизма и колониальных взглядов воспринимается людьми как агрессия, и в игру входит «»: «Так как расизм игнорируется общественным сознанием, кажется, что его создают те, кто поднимает тему расизма»1.
Это напоминает образ злой феминистки, которая портит всем веселье, либо angry black woman — «злой черной женщины». Эти группы схожи с нами тем, что мы все подвергаемся угнетению и выражаем свое недовольство этим, чем портим людям настроение. Десять лет назад, несмотря на насмешки и пренебрежение, феминистки в россии пытались объяснить даже, казалось бы, прогрессивному обществу, что короткая юбка — не оправдание изнасилования, что бить женщин и детей в принципе плохо, что домогательства на работе — это не норма. Так же и мы сегодня пытаемся объяснить, что колониализм все еще существует, что россия — тоже колониальная империя, а не дружная семья народов, что колониализм — это вообще-то плохо.
О злых активист:ках написано много книг и текстов, где обвинения в необоснованной злости и агрессии угнетенных людей проблематизируются: «От угнетенных часто требуют, чтобы мы улыбались и радовались. Если мы подчиняемся, мы проявляем покорность и молчаливое согласие с нашим положением»2.
...Но когда слышат тебя возмущенной, твоя речь воспринимается как мотивированная исключительно гневом. У твоего гнева как будто нет причины, будто ты выступаешь против чего-либо просто потому, что ты злая, а не потому, что это самое что-то заставляет тебя ему противостоять.
Сара Ахмед. Феминистки-кайфоломщицы
Поэтому то, что мы, национальные активист:ки, тоже кажемся людям злыми, ожидаемо.
Но в этом тексте я хочу выдвинуть следующий тезис: национальными и деколониальными активист:ками движет в первую очередь любовь, а не злость (хотя само наличие злости в ответ на угнетение, конечно, часто проявляется, и это нормально). Более того, эту любовь нам нужно осознать и распространить в наших сообществах как один из методов сопротивления нашему угнетению.
Другие активист:ки могут сказать: «Да как же можно победить такую ужасную систему любовью? Мы что, должны залюбить всех, и тогда мы освободимся?». Я не предлагаю любить все подряд, весь мир, петь песни об абстрактной любви ко Вселенной, притворяясь, что проблем просто нет. Я говорю о конкретно направленной любви, подкрепленной конкретными действиями, которые помогут нашим травмированным сообществам хотя бы начать залечивать многочисленные раны на коллективном теле и разуме.
Радикальное принятие против «анти-нерусского статус-кво»
В начале 2010-х годов я, как многие выпускни:цы калмыцких школ, поехала учиться в Москву. Мы в семье были уверены, что это даст мне больше возможностей в жизни, но также это сопровождалось моим убеждением, что «Калмыкия для меня слишком мелкий пруд». Поступить только в КГУ для меня было бы провалом. Остаться на родине было худшим сценарием в моей голове. Откуда у меня было столько пренебрежения к родной земле, родной культуре?
Живя в Калмыкии, любя своих ультракалмыцких, работящих, загорелых, улыбчивых родственников с грубыми из-за физической работы руками, я не любила эту калмыцкость в самой себе, стеснялась ее. Только «покорив Москву» своим умом и трудолюбием, я думала, что реализую себя. Только некое белое общество «центра» могло валидировать мою ценность.
Поступив в Москву и уехав на большом автобусе из Калмыкии, я заселилась в общежитие, где моими соседками были русские девочки. Придя на пары, я оказалась единственной азиаткой в группе и одной из, наверное, двух-трех азиат:ок на курсе. Мы не общались.
Живя среди калмы:чек дома, я редко задумывалась о своей инаковости, о том, как я выгляжу для людей вне Калмыкии, о том, как мое имя звучит для этих людей. В течение первой недели в Москве я поняла, что во мне все не так: мое имя непонятное, странное, непроизносимое, мое лицо «плоское», мои глаза узкие, о существовании моей республики и народа никто даже не знает либо предполагает, что мы находимся на Севере и, конечно, все поголовно выращиваем оленей и не пользуемся интернетом.
Я мало что помню из времени обучения в московском университете, но знаю, что за первые несколько лет я научилась еще больше стыдиться своей калмыцкости и даже иногда посмеиваться над ней с другими людьми. Мое красивое калмыцкое имя, данное с такой заботой и любовью, искаженное, пережеванное и выплюнутое из уст других людей, стало моим кошмаром. Бывало даже, что на собеседовании мне отказывали из-за того, что мое имя «невозможно произнести», и я иногда думала, как хорошо было бы его изменить в паспорте, облегчив себе жизнь.
Время от времени я сталкивалась с бытовым расизмом на улице и в метро. Я подсознательно понимала, что, идя по улице в группе нерусских, я имею больше шансов привлечь осуждающие взгляды или расистские выкрики. А вот идя в паре с русским человеком, я будто была под защитой: «Видите, один из ваших со мной дружит!». Когда я встречалась глазами с другими азиат:ками в метро, я отводила взгляд. Я думала, что все это просто данность, просто так сошлись какие-то неведомые мне факторы.
Но где-то между бакалавриатом и магистратурой что-то в моей душе изменилось, и я стала злиться на этот повсеместный расизм, а не принимать его как норму. Я стала спорить с преподавателями-расистами, защищая свою республику, которую они называли «нищей», но я делала это не из любви к ней и к своему народу, а скорее из желания восстать против их стереотипов и высокомерия в мою сторону. Злясь на этот анти-калмыцкий мир, я думала, что должна добиться огромных успехов в нем же и показать всем, что они зря меня недооценивали. Но до любви к «калмыцкости» тогда мне было еще далеко.
Мне потребовались долгие годы, чтобы дойти до сегодняшнего состояния. Я изучаю калмыцкую культуру, традиции, язык, историю. Я не пытаюсь выбелить свою кожу или нарисовать себе заветные когда-то складки на глазах, не пытаюсь одеваться «по-европейски». Я горжусь тем, что могу сказать хоть что-то на родном языке и что-то на нем понять. У меня появились калмыцкие и нерусские друзья и подруги. Жить в Калмыкии и работать на благо своего народа — это моя главная цель в жизни. На самом деле, я до сих пор не уверена, что приняла и полюбила свою «калмыцкость» полностью, думаю, это процесс на всю жизнь.
Но важно, что теперь мной движут уже не злость и обида, как на последних курсах университета, хотя они, конечно, остались и часто вспыхивают во мне. Но исключительно на злости, кажется, вряд ли можно заниматься активизмом, по крайней мере долго. Чтобы быть национальной и деколониальной активист:кой, нужно любить свой народ, желать построить для него светлое будущее и быть готовой посвятить этому значительную часть жизни. Сейчас то, что я делаю, я делаю не чтобы что-то доказать москвичам или кому-то еще, я делаю вещи для Калмыкии, ради Калмыкии. Не потому что я злюсь, а потому что я люблю свою родину и народ.
В анти-нерусской стране и анти-небелом мире одна из самых важных радикальных и эффективных стратегий сопротивления — любить свою нерусскость и небелость, в моем случае — калмыцкость. И любить самих калмычек и калмыков (в широком смысле, не связанном с долей калмыцкой крови) во всех их проявлениях, любить свое сообщество, а если его нет — создать его и любить людей в нем. Доверять калмычкам и калмыкам, помогать друг другу, не рассчитывая на ответную помощь. Создавать возможности для калмы:чек, делиться ресурсами, знаниями.
Когда вы просто так помогаете калмы:чке, вы делаете то, от чего нас пытались отучить, то, что невыгодно многовековой колониальной системе. Когда наш народ был депортирован, нас расселили по большой Сибири небольшими группами, чтобы растворить и ослабить. Мы выжили, наверное, только потому, что действовали вопреки этому разделению, объединяясь и помогая друг другу. Разделяться, ругаться, обесценивать друг друга, без необходимости конкурировать, исключать — это значит помогать существующим властным системам.
Конечно, критиковать действия друг друга — это нормально, нужно лишь отделять продуктивные обсуждения и критику от расчеловечивания и поддержания уже существующих систем угнетения наших людей. Нам нужно анализировать свои действия и задумываться, действуем ли мы на благо народа и сообщества или на благо властных колониальных систем. Например, когда калмыцкий мужчина публично высмеивает калмыцкую женщину, даже если она поступает неправильно, у него есть риск легко пересечь черту и от обоснованной критики перейти к расчеловечиванию, с которым патриархатная расистская система справляется и без его вклада.
А когда калмыцкая женщина, например, говорит, что калмыцкие мужчины агрессивные и «неотесанные», она поддерживает уже существующий стереотип об опасности и «дикости» калмыцкого (или в целом нерусского) мужчины в россии. Но стоит учитывать, что, возможно, она делает это потому, что подверглась насилию со стороны калмыцкого мужчины, и проявить должное понимание.
Когда мы обвиняем друг друга в , высмеиваем чье-то незнание калмыцкого языка (которое, кстати, стало таким массовым не просто так, не из-за чьей-то лени или глупости, а из-за колонизации, русификации, травмы ), колонизация лишь укрепляется. Колонизатор всегда разделял и властвовал, поэтому когда вы поддерживаете раздор внутри нашего народа, вы действуете ему — колонизатору — на благо.
Важно также понимать, что то, что нам может хотеться отделиться от своей «калмыцкости», стать «гражданином мира», космополитом или человеком без национальности, — это не совпадение, случайность и оригинальная мысль, возникшая в вакууме. Это мысль, которую нашему народу навязывают сотни лет и которая прививалась стратегически и намеренно. Поддаться этому — значит не проявить свою субъектность и независимость мышления, как может показаться на первый взгляд, а, напротив, сделать то, чего ожидает от тебя текущая система: в ней все устроено так, чтобы было выгоднее отколоться от своего народа, а не остаться с ним и объединить усилия.
В анти-калмыцком мире захотеть забыть о своей калмыцкости — это безвольно плыть по течению. Полюбить ее — это акт сопротивления.
Репрезентация разной позитивной калмыцкости
Без сообщества нет освобождения — только хрупкое, временное перемирие между персоной и ее угнетением. Но сообщество не должно подразумевать ни требование отбросить наши различия, ни жалкие попытки сделать вид, будто этих различий не существует.
Одри Лорд. Сестра-отверженная3
Наша история наполнена трагедиями. Наш народ, переживший , , войны (одна из которых идет прямо сейчас), коллективно травмирован. Мы подверглись влиянию общества, в котором наша «калмыцкость» воспринималась как отклонение, экзотика, узкая рамка, из которой можно выйти в «белость», достигнув таким образом успеха. В школе мы читали произведения, где если и упоминался наш народ, то в ориенталистской оптике, во взгляде колонизатора. То же , которое застряло, наверное, в уме каждой калмычки как описание того, как нас видит внешний мир, создало образ калмычки как некой дикарки, экзотики, сиюминутного увлечения белого мужчины (хотя сам Пушкин и имел небелые корни), который противопоставляет ее русским придворным дамам, отождествляемым с некой нормой, от которой мы во всем отклоняемся. Пушкин создает бинарность: цивилизация и дикость, белое и темное, изящность и грубость, «модная ложа» и «кибитка». Мы, калмычки, обычно читая это стихотворение впервые в детском возрасте, запоминаем, что мы всегда на «плохой» стороне этой бинарности.
Всего этого уже не изменить, но что мы можем сделать сейчас — это создать как можно больше собственных текстов, стихов, звуков, нарративов и образов калмыцкости, уже своими глазами, для себя о себе. Не против кого-то, не назло, а ради.
Как бы ни хотелось многим творческим людям вознестись над своей калмыцкостью, «выйти за ее рамки», не быть «калмыцк:ой художни:цей», а быть просто «художни:цей», никто, кроме нас, не создаст нашу репрезентацию так, как можем мы, ведь именно мы — носител:ьницы этого уникального калмыцкого опыта.
Такие образы есть, но их мало. Я часто замечаю, как радуюсь, увидя какой-то аспект калмыцкой жизни или идентичности, которого не видела раньше, и задумываюсь: почему я раньше такого не встречала или встречала мало? Много литературы посвящено страданиям нашего народа, которых было, безусловно, много, и они заслуживают внимания, но нам нужны и позитивные образы — образы счастья, радости, любви, красоты. Не идеализированные, не экзотизированные, а обычные образы калмыцких людей нашими же глазами во всей нашей красоте и разнообразии.
Например, что касается красоты, нам, кажется, не хватает репрезентации очень загорелых калмыцких людей (которых, на самом деле, среди нас довольно много) как примеров калмыцкой красоты вместо преобладающего восхищения светлыми лицами и близостью к белости, хотя это тоже вариант калмыцкости. Все это может сделать наш многочисленный и талантливый креативный класс, не рискуя подвергнуться политическому преследованию, но тем не менее таким образом оспаривая и раскачивая колониальные нарративы. Если вы не можете создавать, то достаточно и просто поддерживать калмыцкое творчество: делиться им, лайкать его, писать позитивные комментарии друг другу и этим вносить свой вклад.
Чем больше разных вариантов калмыцкости будет в общественном сознании, тем лучше: новые поколения не будут чувствовать себя замкнутыми в одних и тех же образах и сценариях жизни и хотеть выйти из калмыцкости, ведь она не будет казаться такой ограничивающей.
Так, наши мужчины часто оказываются закованы в образ воина, потому что мы имеем так мало репрезентации других вариантов калмыцкой маскулинности. Мы гордимся нашей военной историей, мы смотрим на образы идеальных мужчин в виде богатырей , но калмыцкий мужчина — это намного больше, чем потенциальный воин, пусть и наделенный смекалкой или мудростью. Он может вообще не хотеть иметь никакого отношения к войне и физической силе.
Поэтому нам нужно принимать и приветствовать разные варианты калмыцкости. Если наше общество будет гомофобным, мы потеряем уникальный взгляд и опыт ЛГБТКИА+ персон, утратив часть своего разнообразия. Калмыцкость должна быть широким многомерным спектром, а не узкой рамкой.Еще одна тема — разница в опыте между «городскими» калмыками и калмычками и людьми «из районов». Между этими частями нашего общества, кажется, есть значительный разрыв и даже некая дискриминация или пренебрежение со стороны городских жителей. У нас уже успело сформироваться колониальное мнение о некоем превосходстве городской жизни над сельской, хотя мы как народ совсем недавно стали жить в городах и, по сути, все имеем негородское происхождение. Возможно, одним из способов борьбы с этим является, опять же, репрезентация сельского калмыцкого опыта и сельских людей в позитивном ключе, ведь они существуют в реальности.
Мы можем также работать и с прошлым, подсвечивая аспекты нашей истории, которые обычно остаются без внимания. Например, рассказывать о калмыцкой женской дружбе, о людях, не вписывающихся в узкие (особенно в прошлом) гендерные роли, о людях, которые боролись против колонизации, об активист:ках, о протестах, о женщинах в целом, ведь их наследие часто стирается патриархальной системой.
Хотя капитализм и колониализм хотят, чтобы мы конкурировали друг с другом, мы можем действовать вместе и помогать друг другу. Радикально доверять друг другу, радикально принимать и, как бы это ни звучало, радикально любить друг друга и самих себя. Только так мы сможем преодолеть печальный тренд, по которому мы двигаемся сейчас. Не преодолев его, мы, вероятно, исчезнем, но я уверена, что у нас есть шанс.