Во имя Бога, Милостивого и Милосердного.

Мир вам, Божья милость и Его благословение! Мы — коллектив молодых уйгурских современных художниц «Султан қизлар». Нам бы хотелось поговорить о том, о чём мы знаем чуть больше остальных — об уйғурлар¹, об истории уйгурского народа, однако в том контексте, о котором мало сказано в русскоязычном и англоязычном пространстве.

Большинство уйғурлар, о которых вы могли слышать в репортажах последних лет, это уйғурлар из Китая, а точнее — из Синьцзян-Уйгурского Автономного Района (СУАР / Шинҗаң Уйғур автоном райони). И это правильно — именно они за последние несколько лет столкнулись с тем, что их дом, наш «Ana Yurt» («Материнская земля» по-уйгурски), превратился в концлагерь под открытым небом. Многие страны и различные международные правозащитные организации постоянно выражают крайнюю озабоченность по поводу происходящего в Китае, однако же, несмотря на многочисленные доказательства похищений людей, насильственной ассимиляции, пыток, использования рабского труда и стерилизации женщин, ситуация продолжает оставаться критической.

Но кто же такие уйғурлар, помимо клейма самого угнетенного нацменьшинства в современном Китае? Уйғурлар — такой же тюркоязычный народ, как казахи и узбеки; преимущественно мусульмане-сунниты. Являются автохтонным населением территории современного Синьцзян-Уйгурского Автономного Района или же Восточного Туркестана, что на западе Китая.

Самая большая уйгурская диаспора за пределами СУАРа (больше 250 тысяч человек) находится в Казахстане, и дело тут не только в очевидной близости границ, но и в прямых последствиях действий ещё Российской империи в конце XIX века. В 1871 году под командованием генерал-лейтенанта Колпаковского российские войска вторглись на территорию уйгуро-дунганского государства Илийский султанат, расположенного в районе Илийского края (между юго-востоком Казахстана и северо-западом Китая). Султанат быстро пал, и его население получило от властей Российской империи обещание, что эти земли не будут переданы Китаю. Однако это обещание было нарушено, и всего через 10 лет, в 1881 году, согласно Договору об Илийском крае, 80% его территории было передано империи Цин, а оставшиеся 23 тыс. кв. км вошли в состав Российской империи. Это время также отметилось началом первой волны активной миграции уйғурлар и дунган² в Российскую империю (скорее всего, наши предки оказались на территории современного Казахстана в эти года). Это значит — и мы на этом акцентируем внимание — что небольшая часть современного Казахстана на момент завоевания Российской империей не была частью Казахского ханства и Старшего жуза в частности, а являлась частью Илийского султаната, что позволяет говорить об уйғурлар в Казахстане как о таком же коренном народе, как қазақтар (казахи).

Именно об этом наша статья: во-первых, это краткий обзор того, каким образом в Казахстане образовалась такая большая уйгурская «диаспора», а во-вторых, что гораздо важнее, мы хотим концептуализировать нас. Мы хотим не просто констатировать факт нашего существования, но попытаться понять, что заставляет нас «быть уйғурлар» и что это может значить вообще. Мы предоставим один из возможных дискурсов «о нас», возможно, «деколониальный», а также вкратце опишем, как нас уже осмысляют в иных. Мы хотим акцентировать внимание на том, что т. н. «уйгурский вопрос» — это не абстрактный мировой вопрос где-то там, а такой же важный «постсоветский вопрос», как вопрос Карабаха, Крыма или Ичкерии, и его надо «решать». Его надо не оставлять на откуп западным активистам и западному истеблишменту, а поднимать в обсуждениях и текстах не менее часто, чем остальные «постсоветские вопросы». Нам бы хотелось гораздо большей поддержки от постсоветских стран и спикеров по причинам, на которые укажем далее — обобщая, по причине вовлечённости Российской империи в наши дела.

Однако перед началом нужно прояснить один термин: Синьцзян в переводе с китайского означает «Новая граница», и, очевидно, для самых разных групп уйгурских оппозиционеров это название неприемлемо и считается колониальным.

Они используют термин «Восточный Туркестан» (Шәрқий Түркистан), и с ним есть загвоздка. С одной стороны, это принятое в начале ХХ века название субрегиона Центральной Азии, охватывающего Таримский бассейн и территорию от Тянь-Шаня до Монгольского Алтая. Помимо него, были термины: «Уйгурстан», «Кашгария», «Малая Бухария», «Восточная Татария» и другие. С другой стороны — это признанное название региона для уйғурлар зарубежом, а для разного рода уйгурских сепаратистов³ — название потенциально независимой от Китая страны. В Китае за произнесение подобного термина можно угодить в тюрьму — причину этого поясняет востоковед под ником Dervish seri: «Китай классифицирует всех уйгур, как сторонников демократии и soft power, так и открытых воинственных исламистов, в одну категорию тех, кто угрожает территориальной целостности Китая…в ханьском языке «Исламское движение Восточного Туркестана⁴» может означать как одну группу террористов, так и их множество, из-за отсутствия артикля и особенностей ханьского языка. Это может означать, что так называемое «Исламское Движение Восточного Туркестана» может вполне быть мифом, который поддерживается и уйгурскими сепаратистами ради [поддержания впечатления] масштабности их движения, так и Китайским правительством — ради оправданий репрессий в сторону всех уйгурских групп». Поэтому в тексте мы будем использовать два термина (Синьцзян и Восточный Туркестан) одновременно.

Илийский край

Как уже было сказано выше, огромное количество уйғурлар оказалось в Казахстане благодаря действиям Российской империи. Нам захотелось остановиться подробнее именно на этом сюжете, потому что он кажется наиболее нераскрытым не только в российском, но и в казахстанском дискурсе. Именно правильное его понимание приоткрывает завесу, скрывающую то, как уйғурлар стали колонизированными Россией, потом — советскими, а после, просим прощения за тавтологию, — постсоветскими. Основываться мы будем на коллективной монографии историков-востоковедов Д. В. Васильева, Р. Ю. Покачева и С. А. Асановой «Предел империи: Восточный Туркестан, Кульджа, Хунза в орбите политических интересов России. Вторая половина XIX в.» 2021 года выпуска⁵. Почему нам показалось хорошей идеей основывать собственные высказывания на книге с припиской: «К 300-летию Российской империи»? Конечно, нам не близки те оценочные суждения, что есть в данной работе — более того, мы воспринимаем её как вражескую книгу, написанную на вражеском языке — то есть на том языке, в котором логика и желание империи ставится на первый план, а судьбы «малых» народов — только на второй. Однако с точки зрения подбора материалов и объяснения внутренней логики действующих акторов монография показалась нам крайне удачной. В отсутствие большого количества литературы по «непопулярной» теме истории уйғурлар на русском языке прочитать эту монографию для углубленного понимания нашего рассказа и вовсе необходимо.

В 1758 году Империя Цин захватила государство ойратов (калмыков) Джунгарское ханство, находившееся (в том числе) на территории современного СУАРа / Восточного Туркестана, устроив полноценный геноцид джунгар, или же, как это называется по-китайски: «準噶爾滅族», «истребление джунгарского племени». Коренное население ойратов было фактически полностью истреблено либо цинскими войсками, либо болезнями, вызванными боевыми действиями. На месте прошлого государства было образовано наместничество «Синьцзян». В дальнейшем наш рассказ пойдёт не про Синьцзян / Восточный Туркестан целиком, а, в основном, про его северную часть — Илийский край⁶, ныне поделённый между Казахстаном и Китаем.

«Разные исследователи характеризуют Илийский край как имперскую провинцию, наместничество, протекторат и даже колонию с косвенным управлением. Причиной подобного разнобоя является неоднозначное положение маньчжурской администрации в регионе⁷», — пишут авторы монографии. Другая особенность — специфическое положение местного населения. Так как коренное население ойратов Илийского края в ходе Третьей ойрато-манчжурской войны (1755-1759) было вырезано или переселено в другие регионы, то уже в начале 1760-х годах в край стали переселять представителей самых разных народов: китайцев (ханьцев), монголов, дунган и тюрков из Восточного Туркестана (таранчей, как их раньше называли, или же илилиқлар‎ / ғулҗилиқлар — илийских уйғурлар) — их общее число вскоре достигло 60 000⁸. Тем не менее было бы неправильно говорить, что уйғурлар в Илийском крае являются исключительно переселенцами из Восточного Туркестана — имеются версии, что часть из нас всё-таки автохтонные жители региона (о чём почти не говорится в данной монографии). Нас это, честно говоря, совсем не волнует — насколько и где мы автохтонные жители, но в ситуации, когда нас вечно считают «пришлыми» или «недостаточно автохтонными», мы вынуждены упоминать это.

О том, насколько удовлетворены были новой властью жители региона, свидетельствует тот факт, что за 30 лет до описываемых далее событий восстание в регионе поднимались шесть раз: в 1825-1828, 1830-1831, 1847, 1855, 1856 и 1857 годах^9,10. Международное сообщество также долгое время не было склонным считать данную территорию китайской — первое международное признание Синьцзяна частью империи Цин фактически произошло только в 1864-м году после подписания с Российской империей так называемого Чугучакского протокола¹¹, определившего современные казахско-китайские границы.

В многонациональном Северо-Западном Китае обстановка тоже была напряжённой. Начавшееся в 1862 году в провинции Шэньси антицинское восстание дунган к 1864 году докатилось до Синьцзяна, охватив прилежащие к российским владениям Илийский и Тарбагатайский округа. «В ноябре восставшие овладели Кульджой — административным центром Илийского округа. Пограничные китайские власти обратились за помощью к России. Петербург ответил отказом, мотивируя его опасностью спровоцировать мусульманское движение в своих приграничных владениях, опасностью утраты своего влияния в Синьцзяне, а также нежеланием обострения отношений с Великобританией. На территории Синьцзяна были провозглашены три мусульманских государства: Кульджинский (Таранчинский[ / Илийский]) и Дунганский (Урумчийский) султанаты и государство Йеттишар. А намерение последнего подчинить себе Кульджу вынудило царские войска 22 июня 1871 г. занять Кульджу и оккупировать Илийский округ¹²», — пишут авторы монографии. Слово «вынудило» кажется забавным в данном контексте, однако если, как мы писали, читать это как «вражеский язык», то, конечно, всё становится ясным.

Наиболее серьёзным, большим, долговечным и амбициозным гос. образованием на территории восставшего Восточного Туркестана является государство Йеттишар (يەتتى شەھەر, Йәттә Шәһәр), то есть, «Семиградье», чьим руководителем был военачальник Магомет Якуб-бек Бадаулет, уроженец, ни много ни мало, Пскета, Кокандского ханства, то есть территории современного Узбекистана¹³. Биография Якуб-бека — это отдельная увлекательная история: к примеру, по взятии Кашгара, столицы Йеттишара, которое случилось уже после его смерти, китайцы достали и сожгли его труп — настолько Якуб-бек разгневал имперские власти. Мы остановимся лишь на том факте, что он хотел объединить под одним руководством не только Восточный Туркестан, но и северный Илийский край — если бы у него вышло, то у границ Российской и Китайской империй возникло бы внушительного размера мусульманское государство, что наверняка бы возбудило исламские анти-имперские волнения в новых российских колониях и дунганских китайских районах. А волнения эти могли бы быть весьма успешными, и тогда российский проект по завоеванию Центральной Азии точно оказался бы под большим вопросом.

Это не только наши предположения — это понимали и сами российские офицеры. Так, военный губернатор Семипалатинской области (восток современного Казахстана, нынешняя Абайская область) генерал-майор Владимир Алексеевич Полторацкий в своей «Записке о значении мусульманского восстания в Западном Китае» от марта 1871 года предлагает вмешаться в происходящее и помочь Китаю военной силой подавить мятеж, потому что Россию к этому обязывает «и вековая дружба с Китаем, и её собственные политические и торговые интересы»¹⁴.

«Полторацкий отмечал, что с самого начала восстания и на протяжении восьми лет Россия строго придерживалась принципа невмешательства и оставалась пассивным зрителем. Он не стремился разбирать причины такого положения, рассматривая только его последствия и значение этого восстания для политических и торговых интересов России.

В политическом смысле, по мнению Полторацкого, невмешательство в восстание дало возможность образоваться в Восточном Туркестане сильному мусульманскому государству, усиление которого могло сделаться опасным для России. По его мнению, отказ от применения силы и ведение переговоров не воспринимаются народами Азии, так как они не знают международного права Европы, и оцениваются эти действия как слабость русских, что естественно ведет к падению значения русского имени в Азии»¹⁵.

Илийский султанат

Илийский край, как уже отмечали мы выше, стал одним из центров антицинского восстания, и на его территории в 1864 году был провозглашен Илийский (иначе — Кульджинский или Таранчинский) султанат во главе с местными уроженцами Мазамзат-беком, Муллой Шавкат-ахуном и, наконец, Алиханом-торе Абиль-оглы, происходившим из таранчей. Как отмечают исследователи в постоянно цитируемой нами монографии, «Успешное противостояние Алихан-торе китайским властям, довольно независимые (хотя и дружественные) отношения с кашгарским правителем Якуб-беком, а также агрессивная позиция в отношении пограничных регионов Российской империи — всё это свидетельствует о поддержке султана главами местных администраций (беками и ахунами¹⁶) и населением в целом и также даёт основание считать, что он выступал как ревнитель сохранения политических и правовых традиций региона»¹⁷. Однако же новое государство не просуществовало долго — уже через семь лет вся его территория была оккупирована Российской империей. Официальной причиной вторжения стала защита приграничных к России территорий от уйгурских набегов и отказ Илийского султаната выдать России беглеца султана Тазабека, волостного управителя казахского рода албанов, и его соратников (более тысячи семей), откочевавших на территорию султаната после окончательного захвата Казахского ханства (1864-1865). Кульджинский поход прошёл быстро и почти бескровно, если не считать более пятисот убитых солдат султаната. Население Илийского края оказало весьма слабое сопротивление российским солдатам, как считаем мы и генерал-губернатор Туркестанского края А.Н. Куропаткин, потому что илийцам было обещано, что занимаемая территория не будет в дальнейшем передана китайцам, а останется под царской властью¹⁸. Это с самого начала было ложью, потому что ещё перед вторжением, в апреле 1871 года, император Александр II направил указание послу России в Китае, в котором говорилось: «Вмешательство наше в дела Западного Китая имеет единственной целью оказать содействие китайцам к восстановлению их власти в отторгнутых западных провинциях Империи»¹⁹.

Мы не будем как-то характеризовать десятилетнюю оккупацию Илийского края, для нашего сюжета важнее всего именно факт почти полной передачи земель обратно Китаю. «Почти полной» — потому что, согласно «Договору об Илийском крае» («伊犁條約»), лишь 80% было передано Китаю «обратно». Площадь примерно 23 тыс. кв. км была закреплена за Российской империей с возможностью для всех желающих принять российское подданство и поселиться на этой территории. В настоящее время эта область составляет значительную часть Уйгурского, Райымбекского и Панфиловского районов Алматинской области Казахстана. То есть 23 тыс. кв. км. (между прочим, Словения занимает площадь в 20 тысяч кв. км.) из 2724 тыс. кв. км. современного Казахстана на момент колонизации Казахского ханства (которому мы, как Казахстан, наследуем) в этом самом ханстве не было — именно исходя из этого факта мы заявляем, что уйғурлар и дунгане не только давняя диаспора, но и, в том числе, коренное население современного Казахстана. На автономию мы не претендуем, но этот небольшой кусок в «пирог» современного Казахстана всё-таки «внесли» мы.

Возвращаясь к истории: очевидно, население Илийского края совершенно не было ни готово к новости о «возвращении» земель Китаю, ни обрадовано ею, и никакие заявления представителей российской администрации о том, что цинская власть не будет преследовать их за недавний мятеж, в отличие от соседнего Восточного Туркестана, не казались им убедительными. «В результате, когда стало известно о ведении переговоров, а затем и о подписании договора о возвращении Кульджи, местные жители, особенно таранчи и дунгане, стали и в самом деле в большом количестве переходить в российское подданство.

Их решение в значительной степени подкреплялось ещё и тем, что далеко не все представители властей и российской общественности верили тому, что цинская администрация будет соблюдать включённое в Санкт-Петербургский договор условие не преследовать население Кульджи за участие в восстании. Так, например, известный учёный-геолог И. В. Мушкетов в газете «Голос» в 1879 году прямо писал: «Отдать Кульджу китайцам значит буквально обречь на заклание её 100000[-е] население»²⁰», — пишут исследователи. В первые месяцы после подписания Санкт-Петербургского договора десятки тысяч уйгуров и дунган начали переселяться в Российскую империю. По данным «Биржевой газеты» за 1883 год, в Степном крае уже проживали 100 тысяч уйғурлар и 20 тысяч дунган из Илийского края²¹. Именно с этого момента и начинается история уйгурской диаспоры в Казахстане.

Мы так долго подводили к истории оккупации и последующей передачи Кульджи, потому что это, с нашей точки зрения, одно из ключевых событий в истории уйгурского народа. Именно это событие разделило уйғурлар на две (неравные) части — на «китайских» и «российских» (в дальнейшем — «советских»). Первых в Казахстане другие же уйғурлар грубо называли «ғулджулуқлар» («кульджинские»), а вот мы, якобы, «ярлик» («местные»). Первые — якобы фанатично-религиозные или же «окитайченные», а мы — настоящие «советские» или (уже) «казахстанские» / «казахские» уйғурлар.

Именно это разделило уйғурлар так же, как история разделила и закрыла иранцев, таджиков и афганских таджиков или же корейцев друг от друга, несмотря на языковую общность²². Именно в этот момент «родились» казахстанские уйғурлар, чьи самые известные представители — это Мурат Насыров и Карим Масимов (это почти шутка).

Советские уйғурлар

Как пишет наша коллега Ипархан: ««Местные», «постсоветские» или же «казахстанские» уйгуры — своеобразная община. Мы, скажем так, вечно не те с точки зрения грамотных политических наций. Мы недостаточно уйгуры, недостаточно казахи, недостаточно русские, недостаточно мусульмане. Судя по рассказам взрослых, что выросли в СССР, мы были достаточно советскими, потому что были образцовыми новыми людьми — без дома и улицы. Нашей Родиной был Советский Союз, то есть абстракция и пустота. Не поймите меня неправильно: я не верю в абсолютную ценность обладания «своим» национальным государством, но когда все вокруг его имеют, то ты чувствуешь себя существом, живущим на родной земле на птичьих правах».

Так как мы подробно остановились на процессе вхождения в состав Российской империи уйғурлар, чьи потомки составляют бóльшую часть нынешних казахстанских уйғурлар, мы не будем заострять внимание на советском периоде нашей истории. По большей части, мы сталкивались с тем же, с чем остальные жители Семиречья: репрессии, ГУЛАГ, Ашаршылық²³ для одних; индустриализация, новые возможности и ЛИКБЕЗ для других. Уйғурлар были революционерами (Розыбакиев) и чекистами, уйғурлар были диссидентами и репрессированными.

Одним из немногих по большей части «уйгурских» событий за 72 года Советского союза стал «Ату» («расстрел» по-уйгурски) в мае-июне 1918-го года — красный террор в Семиречье. Это тоже отдельная, долгая, интересная и жуткая история. Если вкратце, то, согласно легенде, уйғурлар Семиречья поддержали белогвардейцев в борьбе против большевиков-неверных. В ответ на это красный отряд Е. Мураева учинил настоящий террор: массовые расстрелы и погромы в десятках аулов. Точное количество жертв неизвестно до сих пор, а раскапывать братские могилы стало безопасно только после обретения Казахстаном независимости. Спустя восемь лет после трагедии Абдулла Розыбакиев, один из первых уйгурских коммунистов (как и многие убеждённые коммунисты, был расстрелян в 1937 и реабилитирован в 1957), писал: «Не осталось мужчин, людей в 30 уйгурских селах Алматинского и Жаркентского уездов, которые, спасаясь от гибели, были вынуждены бежать в Китай. Пережив трудные времена на чужбине, многие вернулись, но до сих пор в Китае находятся 10 тысяч уйгурских беженцев. Начиная с 1920 года около 15 тысяч уйғурлар вернулись в родные края, большинство из них вернулось в 1922–1925 годах. Возможно ли за этот короткий срок восстановить их дома, наладить жизнь?»²⁴.

Другая большая история советского колониализма против уйғурлар — это попытки использовать земли уйғурлар Восточного Туркестана и, соответственно, Казахстана как плацдарм для потенциальных военных действий против Китая. К примеру, последнее независимое уйгурское государство Восточно-Туркестанская Революционная Республика — это государство-сателлит СССР (что нельзя сказать про случившуюся ранее Тюркскую исламскую республику Восточный Туркестан), которое было, говоря совсем не по-научному, «слито» Китаю после победы Коммунистической партии Китая в гражданской войне. После этого, во время Культурной революции и усиливающегося давления на уйғурлар, случилась вторая и третья волны миграции уйғурлар в СССР. Впрочем, беженцами часто могли быть дети тех уйғурлар, что бежали в Китай от красного террора в 20-х или же репрессий 30-х — так, например, семья одной из нас дважды бежала за ХХ век то в Китай, то обратно в СССР.

О том, каково было жить в это время, особенно недалеко от четырёх ядерных полигонов, можно прочитать в недавнем интервью с поэтом Азизом Исой Элкуном.

Ярлик уйғурлар

Это всё история, но кто такие казахстанские уйғурлар концептуально? Почему мы вообще ставим вопрос подобным образом? Потому что, и мы дальше приведём некоторые аргументы, из-за оторванности вследствие отсутствии общей письменности и достаточного знания языка, нам дана уйгурская культура не во всей её бесконечной сложности и полноте, а только в её части. К примеру, станешь ли ты полноценно «русским» (в хорошем смысле этого слова), если живёшь в Испании и по-русски толком не говоришь? Можно ли почувствовать «русскость» из испанских переводов Лермонтова? Все эти вопросы вставали перед народами и людьми и гораздо раньше, так что нового в этом ничего нет. Наш ответ: и да, и нет. Сейчас объясним.

Одно из наших любимых сравнений, которое, как нам искренне кажется, действительно может что-то прояснить в том, как и почему мы такие, какие мы есть — это сравнение с евреями. Не с евреями Третьего Рейха, как периодически заявляют уйғурлар Синьцзяна / Восточного Туркестана — этот риторический приём кажется нам излишним, потому что мы не уверены, что одна Трагедия может быть похожа на другую, что не отменяет её, просим прощения за тавтологичность, трагичности. Но с евреями Российской империи до Февральской революции, и сейчас мы объясним почему.

Дело, в первую очередь, в языках, которые нас окружают. Для евреев тех лет было четыре главных языка в жизни: разговорный, даже «базарный», идиш; священный, но недоступный многим иврит; русский — как язык урбанизации, модернизации и «первого» народа, и украинский²⁵ — как язык той части империи, в которой они жили, и «второго народа» (с точки зрения империи). У уйғурлар вместо этого уйгурский на кириллице, уйгурский арабской графикой, русский и казахский языки. Начнём по порядку.

Конечно, в отличие от иврита и идиша, наш уйгурский и уйгурский в Синьцзяне / Восточном Туркестане — это все ещё один язык, только разные диалекты / говоры со вставками в наши уйгурские из разных языков: у нас — из русского или казахского, а у них — из китайского. Однако роднит наш уйгурский с идишем то, каким образом мы знаем и используем наш «материнский язык» (ни одна из наших матерей, впрочем, не говорила с нами на чистом и хорошем уйгурском, но это уже другая история). Мы делаем акцент на словах разговорный и «базарный» — потому что как минимум половина уйғурлар в Казахстане, даже , не владеет литературным уйгурским в должной мере.

Говорит Руқия: «Многие в моей городской алматинской семье в уйгурском, но часто они затрудняются мне помочь с переводом текста песни. Меня, как и многих моих братьев и сестёр, впрочем, не научили и такому уйгурскому. Когда я спрашиваю почему, то отвечают, что меня же это раньше не интересовало (что правда). Когда я сказала, что хочу выучить его на литературном уровне, то родственница спросила, не хочу ли я выучить какой-нибудь более «популярный язык»: немецкий, турецкий или даже казахский, «ведь у них, к примеру, страна есть». То есть выучить язык больших денег.

Это не только эмпирическое наблюдение, но и статистика. На момент 2019-го года только 16 тысяч школьников обучалось в уйгурских школах или уйгурских классах в Казахстане — лишь 30% от числа всех уйгурских школьников, потому что большинство, для лучшей интеграции, отдаёт детей в казахоязычные или русскоязычные школы.

Почему мы сравниваем уйгурский Синьцзяна / Восточного Туркестана с ивритом — потому что он все ещё пишется арабской вязью, как и большинство тюркских (но не только) языков сто лет назад. Как вы понимаете, далеко не все уйгуры в Казахстане ею владеют. Впрочем, и практического смысла во владении языком на таком уровне уже не много, к сожалению — даже если ты будешь молчать в соцсетях по поводу политики Китая, с недавних пор ты и там почти не сможешь получить высшее образование на уйгурском. Посему мы в интересной позиции: с одной стороны, контента в интернете на уйгурском, кажется, больше, чем на кумыкском или аварском²⁶, но можем ли мы его прочесть — вопрос риторический.
С русским языком всё, как обычно, сложно. Это, одновременно и язык колониальной политики русификации СССР, и язык социалистической модерности (в которую многие уйғурлар верили так же искренне, как и остальные народы), или же язык иной империи, чьей помощью мы хотели воспользоваться в борьбе со «своей» (сейчас уйғурлар для этого учат английский).

Говорит Юлдус: Мне кажется, что уйғурлар весьма русифицированы (не все национальные меньшинства в Казахстане таковы) ещё и потому, что большинство живёт в Алматы и Алматинской области (Ақтау, к примеру, гораздо менее русскоязычный город).

С казахским языком, как уже было понятно выше, у нас 50/50% (но всё-таки бытовым казахским большинство уйғурлар владеют). Интересное тут другое.

Говорит Рашида: Когда уйғурлар т.н. «Родины» спрашивают у меня, почему я так плохо говорю на уйгурском и казахском, то отвечаю — потому что Алматы, потому что казахи в Алматы. Потому что мы «оказахились» не меньше, чем «обрусели», а то и больше. Просто это русскоязычная казахская культура, а не, прошу за тавтологию, казахоязычная. Как Тимур Муцураев скорее писал на русском Имама Алимсултанова, а не русском Достоевского, так и мы говорим скорее на русском Олжаса Сулейменова, Скриптонита и Масла Чёрного Тмина, а не русском Сорокина.

Деколониальность по-уйгурски

Суммируя вышесказанное, нам кажется, как уйгуркам и художницам, что уйгуры пост-СССР — это сложный (но не единственный в мире) случай застревания нации между народом «второго» и «третьего» порядка в реальности национальных государств. В этой категоризации, используемой похожим образом одновременно такими разными мыслителями как исследовательница Мадина Тлостанова и исламист Гейдар Джемаль²⁷, «второсортными» народами являются те нации, что имеют своё национальное государство, а «третьесортными» — те, что этого самого национального государства, даже оккупированного империей, не имеют. В СССР мы были «третьесортными», а в Китае — «второсортными». В Казахстане, к которому у нас нет претензий по части создания в стране межэтнического мира, мы остаёмся «третьесортными» из-за отсутствия доступа к культуре Синьцзяна.

Исходя из всего вышеперечисленного, мы заявляем и констатируем, что нас не устраивает то, в каком состоянии находится современный деколониальный дискурс в отношении нас. Дело не только в российском дискурсе (в котором нас просто нет), но и в казахстанском. Для ярлик уйғурлар вопрос о деколониальном выборе — это не вопрос об идентичности. Это, из-за происходящего сейчас ужаса, вопрос судьбы и почти рока (). На самом деле, легко отвернуться от происходящего в Восточном Туркестане, сказав, что мы — граждане Казахстана, и мы не лезем во внутреннюю политику другого государства. Однако же, если ты выбрал другой путь (как мы), то дорог три: могила, тюрьма или эмиграция. Что «иронично» — для уйғурлар Восточного Туркестана вопрос «деколониальности» ещё не стоит. Их вопрос сейчас — это, пока что, только вопрос о деколонизации, потому что, до недавнего времени, они были «аутентичными»²⁸. Другая волнующая нас проблема казахстанского деколониального дискурса — его частый (быть может, неосознанный) уход в национализм и его излишняя исламофобия, но это уже другая история…

Мы хотим такого разговора о себе, в котором наша экзистенциальная сложность и разорванность будет присутствовать не абстрактно, а реально. Ведь мы можем держать в голове такую, на самом деле простую, мысль, что «Философические письма» Петра Чаадаева, написанные по-французски — это не французская литература; что и пишущий на идише Шолом Алейхем, и пишущий на русском Семён Юшкевич, и пишущий на иврите Иегуда Амихай — это всё часть еврейской литературы.

Мы констатируем, мы желаем, мы алчем иного!